"Серебряный венец" Полонского

Бурные, исполненные трагичности раннего ухода судьбы русских поэтов Пушкина, Лермонтова, Есенина будто бы невольно заслоняют жизненный путь их других соотечественников-литераторов. Это произошло и с Яковом Петровичем Полонским, чья творческая деятельность длилась более шестидесяти лет.

При жизни нашему земляку, уроженцу Рязани и выпускнику местной гимназии, а затем Московского университета, удалось издать не только ряд поэтических и прозаических книг, но и собрания сочинений в четырех, пяти и даже десяти томах. Пусть запоздало, но всё же и он испытал на себе сияние лучей славы, будучи удостоен званий члена-корреспондента Петербургской академии наук и дважды лауреата Пушкинской премии, увенчан серебряным венком.

Начало творческого пути Полонского было отмечено самим Жуковским. Произведения Якова Петровича нравились Гоголю, Некрасову, Достоевскому, Толстому, о его стихах с восторгом отзывались Тютчев, Фет, Тургенев. Долговременная служба в Комитете иностранной цензуры давала поэту средства к существованию. На лирику Полонского лучшими композиторами России было создано немало романсов, а его знаменитые стихотворения «Затворница» («В одной знакомой улице...») и «Песня цыганки» («Мой костер в тумане светит...») получили всенародную известность и поются до сих пор.

Но за этим внешним благополучием именной статьи энциклопедического словаря скрыто столько треволнений, столько физических и душевных мук, столько горя! В юные и молодые годы Полонскому пришлось терпеть немалую нужду, нанимаясь к состоятельным людям в качестве урокодателя и гувернёра.

В условиях литературной борьбы того времени он оказался словно бы между двумя лагерями – демократического и консервативного направлений, что вызывало нападки и насмешки с обеих сторон. В хлопотах по поводу рождения первенца Яков Петрович получил серьёзную травму ноги при падении с дрожек и, несмотря на две тяжелейшие операции, перенесённые им, так и не расстался до конца дней своих с костылями. И страшным потрясением стали для Полонского последовавшие одна за другой кончины младенца-сына Андрюши и первой жены – Елены Васильевны Устюжской.

Что спасло в эти трагические годы поэта-лирика, отличавшегося прирождённой добротой и мягкостью характера?

Прежде всего, постоянная, ясная работа души, стремление к совершенствованию и неколебимая вера в то, что не всё безнадёжно и придут ещё счастливые дни. Даже в стихотворении «Безумие горя», написанном вскоре после похорон жены, поэт остался верен своим духовным устоям:

Когда, держась за ручку гроба,
Мой друг! в могилу я тебя сопровождал –
Я думал: умерли мы оба –
И как безумный – не рыдал..
Когда твой гроб исчез, забросанный землёю,
Увы! мой – всё ещё насмешливо сиял,
И озирался я, покинутый тобою,
Душа души моей! – и смутно сознавал,
Как нелегко в моём громадно-пышном гробе
Забыться – умереть настолько, чтоб забыть
Любви утраченное счастье,
Своё ничтожество и – жажду вечно жить.

Эта неизбывная жажда и вела поэта по тернистым житейским дорогам, даруя его творчеству ту неповторимую мелодию печали, которая с такой нежностью, с такой сладкой болью пронзает читательские сердца, не отделяя их чувства от авторского страдания, но и не раня им:

И любя, и злясь от колыбели,
Слёз немало в жизни пролил я;
Где ж они – те слёзы? Улетели,
Воротились к Солнцу бытия.
Чтоб найти всё то, за что страдал я,
И за горькими слезами я
Полетел бы, если б только знал я,
Где оно – то Солнце бытия?..

И когда высокий зимний вечер сгущает мириады звёзд над Рязанским кремлём, над серебряно-заснеженной могилой Полонского, вдруг отчего-то видится, как в вековом тумане то вспыхивает, то меркнет мятущийся костёр песенной души поэта, причудливо озаряя такие знакомые и навсегда таинственные просторы нескончаемой родины...


СЕРЕБРЯНЫЙ ВЕНЕЦ

I
Промёрзли сумерки до дна.
И Трубеж – подо льдом.
И строчка вспыхнула одна:
«Я помню старый дом».

Где это было?
Где сбылось?
Рязань?
Москва?
Тифлис?
... Промёрзли сумерки насквозь,
в протяжный блеск слились.
И синий кремль возник тотчас
в дыханье декабря,
крестами древними лучась,
мерцая и горя.

И ты сюда восходишь вновь,
и светится стезя.
С тобой она, твоя любовь,
но где твои друзья?

Кто канул в каторжном краю,
кого сразил свинец...
Но осенил главу твою
серебряный венец!

И к сердцу тянется рука –
и отдаёшь поклон.
И глубоко молчит река,
как было испокон.

И молодеет синева,
и дарит ночь звезду.
И снова вспомнились слова:
«... простимся на мосту».

Простимся...
«Солнцу бытия»
ещё воздаст перо.
Звучит, мерцая и горя,
живое серебро!


II
Закат студёною полоской
в протяжном воздухе сквозит.
Здесь погребён поэт Полонский,
как надпись давняя гласит.

В энциклопедиях осталась
страница памяти о нём.
А как душа его металась,
каким дурманилась огнём?

И только песня нам ответит
на жизнь изменчивую ту.
И вновь костёр в тумане светит,
и гаснут искры на лету.
И словно вздохом человечьим
печально полнится земля,
где спит поэт в покое вечном
под сенью отчего кремля.


III
Шли печально, молча...
Таял тёплый ветер.
Быстрой майской ночью
нас никто не встретил.

Облака, гонимы,
промелькнули тенью.
И к кремлю прошли мы,
где его успенье.

Чтоб не забывали
мы свой край приокский,
нас в другие дали
провожал Полонский.

И вздыхала песня,
и крепчало слово,
что сюда мы вместе
возвратимся снова...
Падал свет неброский.
Ветер звёзды сеял.
Провожал Полонский...
А встречал –
Есенин!

IV
Памятник Полонскому в Рязани!
Долгожданный,
вот он, под луной, –
отзвуком взволнованных сказаний,
тайным светом жизни неземной.

Мраморным мерцаньем улыбнулся,
возвратившись из небытия.
И как будто –
мир ночной очнулся,
и вздохнула родина моя.

И воскресли мы родной мольбою,
горсть земная замерших певцов,
и стоим безмолвно меж собою.
Чуть поодаль –
Маркин и Рубцов.

Ясного кремля дыханье слышим,
он окрест лучи свои простёр.
Зыбкий полуснег идёт по крышам,
и туманный чудится костёр.

И летят негаснущие тропы
перекрестьем призрачных орбит.
И, как в землю врос, прозрачный тополь,
весь листвою лунною облит!..

V
Рязанской святой стороною,
дворянской витой стариною,
цыганской ознобной струной
твой век промелькнул предо мной.

Промчался,
как будто и не был
ни этим заоблачным небом,
ни этой землёй заревой,
ни тихим селом за рекой.

Промчался…
И всё же пред нами
возникнут былые года
костром в золочёном тумане –
и это уже навсегда.

Владимир ХОМЯКОВ, г. Сасово