Я больше её не люблю!

Такое вот письмо. Автора я, по понятным причинам, не называю. Но описанное в нем не может оставить равнодушным.

Как и любую ситуацию, эту можно рассматривать с двух сторон. Одна, говоря условно, «военная». Другая – «мирная». Сегодня женщины перестали рожать. И, когда они, будучи в зрелых годах, «заводят» себе ребёнка, не вступив в брак с мужчиной, их судить трудно. Да и, наверное, не надо. Они сами выбрали себе эту нелёгкую долю, которая любовью к малышу искупит многие их «грехи». Правда, мы уже знаем и горькие плоды безотцовщины.

Совсем иное дело – «взрослые отношения» в полудетском возрасте. Ведь если спросить себя: почему бабушка разлюбила свою внучку, ответ будет – «Ошибка! Совершена страшная ошибка!» Это сигналит бабушке её душа, её совесть немало пожившей женщины. Кажется ей, что девочка столкнулась «с грязью», что она проявила безволие, которое всегда презиралось в нашем народе, что она сама испортила себе жизнь.

Это звучит в человеке тот внутренний голос, который могут потом заглушить рассуждения и доводы разума. Русский святой, монах с полуострова Афон, отец Силуан объяснял: самый первый глас в человеке – от высших сил. Его и слушают принимающие исповедь священники. И даже Серафим Саровский рассказывал, что, когда он этого голоса не слушался, а давал советы приходившим к нему - «от себя», исходя из опыта своего разума, он часто ошибался. Мы ещё называем иногда этот голос «благими порывами» или «благими намерениями». Звук первого голоса всегда чист и высок.

Разум всё может оправдать, а совесть нет. И появляется «Идиот» Достоевского, с образом страдающей Настасьей Филипповной, которая обманута была в девичестве; и это надломило её и, по сути, сделало мученицей, противоречивой, болезненной, истеричной. Князь Мышкин полюбил её. Он её пожалел и оправдал. Но сама себя она не любила, презирала и довела до могилы.

Моей дочери восемнадцать лет, и потому я знаю, как может «нести» в этом возрасте, от человека к человеку, как непостоянны они в юности своей, потому что юность любопытна и «жить торопится и чувствовать спешить». Знаю, что существует почти обряд «первого поцелуя», «первого свидания», «первого признания», «первой любви». Но это восторженное, слепое, девическое. Мальчики иные. Они более рациональны. А почему бы и нет? Женится в семнадцать лет - они совершенно справедливо считают безумством. Ни денег, ни профессии, ни собственного дома. Но почему же тогда, по какому праву они вступают в интимные отношения с ровесницами? И тут всё начинает зависеть от девушки. Я знаю, что, добившись «своего», они утешают девушек не без цинизма: «Так поставила себя!» То есть сама во всём и виновата.

А бабушки, которая видит это глазами опыта своего (ей даже и не нужны все подробности этого события), оскорбляются за внучек. До слёз. Ну, зачем же она ТАК поставила себя перед ним, перед этим «ничтожеством», который ею только воспользовался!? И понимают: слаба была девушка, слабину себе позволила, неуважение допустила, потому что… безвольна.

Когда мне было двадцать лет, мать одного моего кавалера, тоже студента, купила нам на двоих путёвку в пансионат при Святых горах, возле Михайловского. И сказала мне, как само собой разумеющееся: «Будете с Мишей в постели, помогите ему, Ира. Он ещё так не опытен!» Чёрт! Это путешествие, надо ли говорить почему, не состоялось! Я смотрела на него романтическими глазами: Пушкин, монастырь, тут же Миша, который, возможно, признался бы мне там в любви. Но его мама решала практические вопросы. И потом тоже я встречала не одну такую маму, которая спешила с радостью и восторгом заявить, что она – самая «передовая», что она не ханжа! И «в гигиенических целях» пускала молодых и неженатых к себе в дом. А чем плохо, если в этом случае они не будут пачкать свою одежду в подвале или на лестнице? Тут была забота только о сыне: не подхватить бы ВИЧ-инфекцию, не раздобыть бы сифилиса! Девушка же, подманенная такой «доброй» матерью, обычно ожидает, что следующим шагом её станет подталкивание сына к браку. Ведь познакомил уже с мамой, привёл в свой дом, уже почти называл женой. Но подтолкнуть в браку молодого человека, который получил всё, что хотел, совершенно без хлопот (похлопотала за него мама) очень трудно. В конце концов, он пресыщается и приводит в её дом другую. С годами в нём вообще исчезает желание жениться, но зато, не без маминой помощи, вырабатывается стойкое отношение к девушке как к подстилке. И это отношение пришло к нему не с улицы, а из родного дома – «ма-а-амино воспитание»! Господи, сколько их, до сих пор не женившихся, среди моих однокурсников и даже родственников! Им уже сорок с хвостиком, а они всё ещё гоняются за семнадцатилетними и рассуждают о том, что с девственницей всегда покрутиться веселее, позабавнее.

Итак, вернёмся на исходные позиции. «Я тебя больше не люблю!», - сказала бабушка своей внучке. Разочаровалась, презирает. За что? Да за безволие, потерю головы, благоразумия, за недетское сладострастие, за то, что не смогла управлять своими эмоциями, увлеклась, потеряла голову. А ведь ещё Онегин внушал Татьяне: «Умейте властвовать собой!», выговаривая за написанное ею письмо, которое, по сути, вверяло ему её. «Кончаю, страшно перечесть, стыдом и страхом замираю, но мне порукой ваша честь…» Какая слабая порука! Хотя и тогда завещалось мужчинам: «Береги честь смолоду!» И какая оплошность – принимать Онегина за «него», за того единственного, который придёт к ней в угодный Богу час! Я всегда так и говорю своей дочери, когда она, присмотревшись к очередному молодому человеку, разочарованно пожимает плечами: «Опять не «он»! А когда же придёт «он»?» Я говорю ей: «В известный одному только Богу час! Но придёт обязательно! Он уже родился. Живёт где-то и приближается к тебе с каждым часом! Только дождись! Не разочаруй его! Он проделает такой долгой путь к тебе, а ты не заметишь его. Потому что сорвалась и оказалась с иным!» Дочь ворчит, охает, а потом соглашается и… верит мне, и смеётся над недавними своими разочарованиями. И весело, жизнерадостно смеётся, поверьте мне. Она даже словно маленькую победу торжествует: а волюшка в характере ещё есть, не увлекли гормоны, не запутали.

И тут мы подходим к понятию «страсти». Любовь – чувство ясное, солнечное. Взаимная любовь ещё светлее, терпеливее, снисходительнее, великодушнее и не требует зря подвигов самопожертвования. Она бережёт и не ловит на неосторожном слове: «Что, сказала: любишь меня?! А докажи!» Докажет, когда время придёт. Заболеешь, она и тут, возле тебя, ухаживает, лекарство подаёт. Иное дело – страсть, так прекрасно, полно описанная Иваном Александровичем Гончаровым в романе «Обрыв».

Русская литература почти вся целомудренна. Это потому, что до семнадцатого века у нас не было литературы светской. Она вся была религиозна. И даже Лев Николаевич Толстой лишь осторожно намекает на постельные сцены в «Анне Карениной». Вронский уже приблизил Анну к себе, а она мученически сопротивляется: «Какая же это «радость», «счастье», как вы сказали!» - мучается она, душой осознавая, что никакая любовь, страсть не вернёт ей уже былого спокойствия души, мира в себе. Но Гончарова увлекла тема страсти, охватившей восемнадцатилетнюю девушку, сироту Веру, которую воспитывает строгая бабушка. Сначала Иван Александрович пошёл за велениями реформаторского времени, он хотел, чтобы Вера, покинув бабушку в их родовом дворянском гнезде, отправилась в Сибирь за нигилистом Марком Волоховым. А потом Гончарову стало тошно. Марк прямо заявляет Вере о своих взглядах на любовь – «не бывает бессрочной». Следовательно: нет смысла обзаводится семьей, всё равно расстанемся, нет смысла и в детях. Зачем нам все эти «условности?» «Но это было уже сто раз!» – Возопил Гончаров. В самом деле – он на тебе даже не хочет женится, а ты за ним аж в Сибирь?! И «… меня поглотил другой вопрос… Это анализ так называемого «падения».

«Падение» и повлекло за собой «обрыв», то есть надрыв юной души, и надрыв души узнавшей о «падении» внучки бабушки, и едва ли не обрыв самих жизней обеих. Грех чем страшен? Он рано или поздно приводит к страданиям совести. Страсть называется в православии грешной потому, что она одного корня со «страданием». Страдает Вера, страдает бабушка, страдает их родственник художник Райский, страдает и сам Марк. Даже «люди», слуги в доме бабушки, страдают из-за Вериного падения, потому что мир и покой в доме разрушены её грехом.

Все потрясены.

Видя в Марке пародию на молодцов-демократов, Салтыков-Щедрин и иже с ним так вдарили по Гончарову критикой, что ему оставалось лишь жаловаться в письме другу: «Будущего у меня нет – я морально умер». Фактически в Гончарове убили писателя. Советский же писатель Сергей Залыгин считал «Обрыв» хорошим «любовным романом». Но это была неверная оценка. Потому что любят в романе только бабушка и Вера, друг друга. Все прочие объяты страстью. В сущности, Вера просто ищет поле деятельности. Она требует для себя самостоятельность и поселяется в отдельном флигеле, где предпочитает жить своим умом. Вы, пишете, милая наша читательница, о том, что водили внучку на танцы и музыку? Что ж, вы сами и разбудили в ней чувственность, жизнь души, которая захотела любви, семьи, детей – заботы о ком-то, своей собственной «лавочки».

Чем же опасна страсть? С одной стороны она делает человека своим рабом, а с другой его разрушает. Ибо человек перестает слышать в себе голос совести и советы разума: своего или бабушки. Не случайно возникло выражением «одержим страстями». Страсть держит человека в сильном напряжении и быстро истощает его силы. Он безволен, он себе не хозяин. А влечёт она его за собой потому, что обещает будущую усладу. Услаждение может сочетаться с сильными страданиями, слёзы перемежаться со смехом. Однако не даром Церковь считает, что первые шаги человека к духовности – именно борьба со страстями. Они опасны тем, что никогда не удовлетворяют человека полностью.

Всё это и изобразил в своём чистом, поэтическом романе Гончаров. Разве можно называть «любовью» то, что переживает Вера? Она знакомится с Марком и сразу понимает, что он чужд ей и даже отвратителен. Потом она начинает его жалеть, потому что он одинок в маленьком провинциальном городке. Затем она придумывает, что его можно перевоспитать. Но как? Он влюбится в неё и откажется от всех своих анархических отрицаний. Вот поле её деятельности! Марк действительно влюбляется. Это очень просто – Вера красавица и умница. Но меняться он категорически не желает. Он склонен - сам увлечь Веру своими идеями раскрепощения человека.

И начинается борьба друг с другом. Чем больше неудовлетворения с обеих сторон, тем мучительнее. Ведь чем долее страдал, тем чаще приходит в голову: «Неужели всё это зря?!» В сущности-то, Марк любви не достоин! Да и на руку Веры есть более достойный претендент. Но страсть лишает человека разума. Марк способен лишь погубить девушку, но она уже слишком во всём запуталась. И сама не знает, что делать: писать ли ему письмо, бежать ли на свидание в овраг, отказать ли ему, но тогда в какой форме? Воля ослабла, в голове туман. Тушин именно любит Веру, поэтому он тонок, деликатен, скромен и относится к ней с безграничным уважением. Даже когда она рассказала ему о своём падении. Ну, совсем князь Мышкин! Только покрепче нервами. Марк же готов бурей ворваться в дом бабушки, в девичью келью Веры, увезти, выкрасть её! Почти как Анатоль Куракин - Наташу Ростову. А при этом, разрушая её жизнь, продолжает внушать, что любовь не бывает долгой.

Разрыв с Марком приводит Веру к горячке. Вот совсем как ваша внучка, приходит она к своей бабушке и плачет возле неё: «Баба, ты меня любишь?» Страсть опозорила, унизила, растоптала веру в себя. И себя уже не любишь, а хочешь лишь одного – чтобы «баба», родная «баба» любила! Которая не подчиняется правилам страсти и любит полной грудью, великодушно и заботливо.

Бабушка Веры, которая считалась всеми совсем «святой», потому что никогда не была замужем и всегда знала, как поступить, в ответ на исповедь внучки открывает свою тайну. И она «такая же», как Вера. И у неё есть грех. Она думала забыть о нём. Но Вера невольно напомнила о нём своим собственным поступком. Мы все грешны. Святых мало. И потому нам остаётся лишь помогать друг другу. В «падениях» приподнимать своим прощением и надеждой на будущее, на «семейное счастье», которое ещё состоится.

Не хотелось бы мне, чтобы моя дочь оступилась, как Вера. Но если оступится, неужели я скажу ей, что я её не люблю?