Черная быль и долгая боль. В канун 30-летия со дня аварии на Чернобыльской АЭС

Вообще-то, попасть сюда реально. Можно воспользоваться услугами киевских турагентств: однодневная поездка в Припять стоит 95 долларов, двухдневная — 323. Пресс-туры проводит и администрация Чернобыльской зоны. Для украинских журналистов — бесплатно, для иностранных — от 250 долларов. Но не советую: много волокиты, да и транспортом не обеспечивают. Тем более, существуют другие способы проникнуть в зону — без оформления пропуска и за меньшую сумму. К примеру, через Славутич. 

Город был построен в 50 км от места аварии для отселения туда сотрудников АЭС и членов их семей. Эти люди и сейчас ездят на работу — один из блоков станции продолжает действовать. 

— На платформе Семиходы электричка въезжает в закрытый ангар, и народ со спецпропусками проходит в зону через дозиметр-турникеты, — рассказал мне вахтенный инженер станции Богдан Волошенко. — Те, у кого нет пропусков (многие просто хотят побывать в зоне — из интереса), ждут в ангаре шесть часов, когда электричка пойдет обратно. Работаем вахтовым методом — 15 дней. Живем в это время в общежитии в двух километрах от станции — в городке Чернобыль. Да и по окончании вахты не все возвращаются в Славутич: остаются в зоне порыбачить, поохотиться, грибы-ягоды пособирать. Рыбу везут мешками, соленье-варенье — ящиками, а кое-кто — туши лосей и кабанов. 

Славутич с просторными улицами и цветными пятиэтажками, вписанными в сосновые пейзажи, утопает в зелени, здесь множество детских площадок, декоративных скамеек и спортивных кортов. Под вечер в городском парке собирается молодежь. Это дети припятских переселенцев, родившиеся уже после катастрофы. Тут же прогуливаются и их постаревшие родители. Роковой день они помнят, словно это было вчера.

— Я служил в милиции в звании сержанта, — рассказывает 56-летний пенсионер Дмитрий Коваленко. — Вечером 25 апреля заступили на дежурство. В половине второго ночи заехали в столовую «Эврика», в 150 метрах от бетонного забора, за которым располагался реактор, — и вдруг все сотряслось от громкого хлопка. Меня будто пронзила тысяча иголок. Небо озарилось, включилась сигнализация в магазинах. Мы увидели, как за забором вслед за пламенем в небо поднимается черный столб дыма — он потом превратился в гриб. Стояли как вкопанные. Затем бросились к машине и помчали в отделение. На половине пути я потерял сознание. Когда очнулся, увидел, что напарник лежит без движения. Рванул в больницу. Вышел врач с дозиметром и, прыгнув к нам в машину, закричал: «Скорее отсюда!» Через несколько километров снова глянули на дозиметр. Из радиоактивного центра вроде выбрались. Под утро приехал домой в Припять. Жена и два сына спали и ни о чем не ведали. Я вырубился с порога. Проспал сутки. Только спустя день горожанам объявили об эвакуации и начали подавать автобусы. 

Но милиции было приказано остаться

— Еще во время эвакуации несколько человек возвратились в город, — продолжает Коваленко. — Это были мародеры. Припять — город богатый. Зарплаты высокие, в магазины завозилась импортная мебель. У всех стояли дорогие гарнитуры. Целью первых мародеров являлась именно мебель. Они вскрывали квартиры, тащили шкафы-диваны в грузовики и как-то просачивались сквозь посты. При той неразберихе это было возможно. Некоторых мы отловили... 

Однако мародеров с каждым днем становилось все больше. В то время, когда пожарные вели борьбу с расползающейся радиацией, они вывозили ценности на автомобилях. Одними вещами не удовлетворились. 

— Ближе к октябрю начали выкапывать из могильников самолеты, машины, автобусы и другую технику, которая была заражена и захоронена, — вспоминает Коваленко. — Но к этому времени наш припятский отдел милиции расформировали. После шести месяцев пребывания в зоне меня отправили в киевскую больницу. Чувствовал я себя плохо. По нескольку раз в день терял сознание. Помню, берут из пальца кровь, а она не идет. 

Мой собеседник разволновался, начал платком вытирать лицо. Остановившаяся подле нас женщина вступает в беседу. 

— Мародеры ничем не брезговали — ни мукой, ни зерном, ни соленьями, — говорит Галина Корж. — Зараженные продукты из чернобыльских деревень поступали на киевские рынки, а разобранная техника из могильников разлеталась по всему Советскому Союзу в виде запчастей. 

Галина оказалась бывшей жительницей засыпанной ныне деревни Копачи. 

— В Копачах жило примерно 2500 человек, — говорит она. — Я там 17 лет была депутатом. Сегодня из нашей деревни осталось меньше 70 человек. Остальные умерли...  

Нашу скамейку окружают немолодые мужчины и женщины, присоединяются к разговору

— Когда реактор взорвался, я ехал после смены домой, — вспоминает бывший припятский водитель автобуса 70-летний Федор Володченко. — Вдруг вижу, навстречу несутся колонны пожарных машин. Понял, что на АЭС авария. Через сутки, когда вышел на смену, мне приказали вывозить из деревень людей. Перед рейсом сделали какой-то укол, который якобы противодействовал радиации. Помню, как загрузил жителей деревни Буряковка — она теперь закопана. Смотрю: все бледные, синие, кого колотит, кого наизнанку выворачивает. Многих знобит: кутаются в зимние куртки, требуют, чтобы я включил печку. Включил — стало как в парилке. А им все равно холодно. Едва их довез, начальство приказывает разворачиваться и отправляться за новой партией. Когда во время рейса мне становилось плохо, заезжал в медпункт. Укол — и снова садился за руль.

Из зоны, которая сегодня занимает 2600 кв. км, было отселено более 100 000 человек. Помимо двух городов, Припяти и Чернобыля, в окрестностях находилось около сотни сел. 

Самогон, грибочки

Сейчас, по словам сотрудников АЭС, в зоне не осталось мест с высоким фоном радиации, за исключением территории вокруг саркофага и рыжего леса. Однако при въезде все равно осуществляется строгий дозиметрический контроль.

— Скажу по секрету, половина дозиметр-турникетов в Семиходах не работает, — откровенничает Волошенко. — Да и в зону можно попасть, минуя КПП.

Об этом я уже знал от местного сталкера, 42-летнего Алексея. Он вызвался свозить меня в Припять за 500 гривен (почти 1400 рублей) — гораздо выгоднее, чем через турагентство или администрацию. 

Выехали рано утром на его обшарпанной «девятке» в сторону белорусской границы. Какое-то время двигались по хорошо асфальтированной дороге, разделяющей две республики, потом нырнули в лесопосадку. Добрались по проселку до бетонного забора, который вскоре сменился ограждением из колючей проволоки. А затем закончилась и она. Пересекли железнодорожную линию с разбитым шлагбаумом и ржавыми рельсами, въехали в лес. Тут водитель расслабленно откинулся на сиденье. 

— Вот мы и в зоне! Если встретится милицейский патруль, не говори ни слова. Чухнут, что из Москвы, обдерут по полной. Официальный штраф за въезд в зону без разрешения — 1500 гривен. Плюс еще столько же, если не хочешь, чтобы развернули обратно. 

Немало. Я достал дозиметр — 12 мкР/час. Практически как в Москве. Алексей ободряюще кивнул: мол, а ты боялся.  

Чернобыльская зона отчуждения

Мы снова тронулись по лесной просеке. По сторонам — густые заросли с распускающими листьями, высокая трава, птицы щебечут и невероятное количество белок. Но после того, как свернули направо, на пути возникли огромные завалы мусора. Части каких-то агрегатов, тракторов, экскаваторные ковши и даже автомобильные двигатели. Водитель прибавил газу и объяснил, что железо активно впитывает радиацию и потом само становится источником фона. Автозапчасти, вывезенные отсюда в разное время, «светятся» до сих пор. 

— Буквально три дня назад затормозил в Чернигове на светофоре, — продолжает Алексей, — и вдруг мой дозиметр запищал. Гляжу, рядом «КамАЗ». Я сразу по газам, пролетаю на красный — лишь бы от него подальше. Сразу ясно, что на «КамАЗе» стоят запчасти из зоны. 

Валяющиеся вокруг агрегаты, по его словам, тоже пытались вывезти, чтобы сдать в скупку. Но не смогли договориться с местной милицией, и она заставила их выгрузить.

— Железо из зоны скупают по цене металлолома, — пояснил Алексей. — Затем его гонят на переплавку.

Вскоре въехали в деревню Зимовье, из которой, собственно, и вывозят железо. Место жуткое. Пустые осевшие дома без палисадников и заборов, выбитые окна, прогнившие крыши. Повсюду полуразобранные комбайны, трактора, металлические цистерны... Водитель прибавил газа.

Через полчаса остановились у какого-то хутора. Перед бревенчатым домом — два бородатых старика в фуфайках и закутанная в платок бабка. Та сразу же ушла в дом, а деды направились к нам. Я достал фотоаппарат, однако Алексей потребовал убрать: 

— Здесь этого не любят. Тут же зэки поселились, некоторые до сих пор в розыске.

Старики поздоровались за руку с водителем, вопросительно уставились на меня. В ту же минуту из дома вышла бабка с двумя полными бутылками и громадным балыком сома. В бутылках оказался самогон, его с рыбой, соленьями и местным морсом предлагают туристам. Выглядело аппетитно... На прощание один из дедов пообещал, что к вечеру у него будет лосятина по 50 гривен за кило: 

— Так что на обратном пути ждем!

По словам Алексея, чище здешних продуктов на Украине не найти. Самогон на местных травах настоян. Новоселы на этом хуторе живут уже больше двадцати лет. Человек пятнадцать, трое детей. Промышляют рыбой, дичью, грибами. Выращивают картошку.

Село Новошепеличи

— Вот в Новошепеличах, что в километре от Припяти, я бы покупать грибы не стал, — признался сталкер. — А именно туда везут за сувенирами туристов после посещения Припяти. Накупят те в Новошепеличах сушеной рыбы, а потом в Чернобыль — пить пиво.  

Новошепеличи прославились тем, что долгое время там проживали некие супруги Ображей. Они вернулись в деревню через год после аварии и занялись натуральным хозяйством — держали кур, коров, откармливали кабанов, ловили рыбу, выращивали овощи, ухаживали за садом. В 2006-м их даже посещал президент Ющенко. Но сейчас супругов здесь уже нет. Муж умер в 2014-м. Старуха куда-то переехала. Жива или нет, никто не знает.  А деревню населили другие любители сельской жизни.

Мы выехали из леса, вдали открылась панорама бескрайних лугов со сверкающим озером. Внезапно на дороге возник табун лошадей — водитель едва сумел притормозить. Так же неожиданно, как появился, табун исчез.

— А могли бы и затоптать! — нервно засмеялся Алексей. — Это же дикие лошади! Здесь много одичавших животных, которые уже дали не одно потомство. Быки, например. Не дай бог с ними встретиться. Пострашнее, чем с зубром.

По его утверждению, в зоне есть несколько громадных заповедников, где разводят не только зубров, но даже лошадей Пржевальского. 

— А есть тут много и того, чего нам знать не надо, — понизил голос водитель. — Однажды я наткнулся на колючую проволоку с бетонными столбами. На столбах — видеокамеры. Дал деру от греха подальше... 

Припять. Живые и призраки

Припять произвела на меня даже более мрачное впечатление, чем Зимовье. Еще при подъезде нашим взорам предстали мертвые силуэты административных зданий, мрачные десятиэтажки с черными глазницами вместо окон. По каким-то рытвинам объехали КПП, выбрались на окраину. Двери деревянных домов распахнуты, стекла выбиты, внутри завалы мусора. Улица Ленина сплошь усыпана полиэтиленовыми пакетами, бутылками, тарой из-под соков. Дорога представляет собой смесь разбухшего асфальта и обломков бетона, то и дело попадаются заполненные грязью рытвины. Все это обильно покрывает мох, иногда такой мягкий, что возникает ощущение, будто проваливаешься в перину. 

А вот и центр города. Несколько машин, автобус. Здесь оказалось многолюдно. Это официальные туристы. Слоняются по улицам, заходят в дома, спорткомплексы, бывшие универмаги, не забывая снимать каждый свой шаг. Самое козырное место для селфи — крыша высотки с гербом СССР. 

Облупленные хрущевки, из которых в основном и состоит город-призрак, наводят уныние. Дорога к некоторым настолько заросла, что попасть внутрь невозможно. Каким-то чудом сохранились желтые телефонные будки без стекол и автоматы с газированной водой. Изрядно помятые, однако непобежденные...

Прошли в городской парк — тоже печальное зрелище: карусели без цепей, проросшая зелень на детских качелях и лодочках. А вот колесо обозрения смотрится на этом фоне как новенькое. Даже удивительно, что до него не добрались искатели металлолома. Подошли ближе, и тут в кармане у Алексея запищал дозиметр. 

— Офигеть — 80 микрорентген! Валим отсюда! 

Через минуту мы мчались прочь из мертвого города, навсегда оставшегося в восьмидесятых. И чем дальше, тем легче становилось на душе. Постепенно дорога заполнялась автомобилями. Нас обгоняли джипы и «уазики», сигналили встречные «Газели». Мимо протарахтел старенький «зилок», в кузове покачивались свиньи. По словам Алексея, это с местной фермы везут скот на мясокомбинат. 

Когда стало смеркаться, услышали выстрелы.

— Охотники! — объяснил водитель. — Дичи — стреляй не хочу! Кабаны, волки, рыси, медведи, лисы. Здесь с наступлением темноты как раз и начинается жизнь. Нам бы выбраться дотемна. А то могут грабануть. 

Зона привлекает не только любителей сельской жизни, туристов, рыбаков, охотников и безобидных авантюристов, но и беглых зэков, и даже маньяков. Более десяти лет округу терроризировал подросток, в 12 лет сбежавший из дома. Смастерил арбалет, жил на деревьях и отстреливал окрестных стариков. Ныне пойман и осужден. 

Когда выехали из зоны, Алексей остановил машину, достал дозиметр и, тщательно меня обследовав, удовлетворенно кивнул. Ни одна радиоактивная пылинка не осела на моей одежде. 

Хождение по мукам

Сегодня никто не может сказать, какое количество поселенцев обитает в зоне. Но с каждым годом их становится больше. В некоторых селах уже есть свои магазины и столовые, тогда как до недавнего времени туда приезжали лишь автолавки. Почтальоны доставляют в деревни пенсии, чернобыльские фермы наладили коммерческие отношения с внешним миром. Из зоны идут фрукты, овощи, рыба, грибы, варенье, морсы. Налажена поставка дичи в украинские, белорусские и даже российские рестораны. Местный крупный картофель поступает, как меня заверили, в сети фастфуда в Москве и Санкт-Петербурге. 

Однако здоровье людей, получивших облучение, так и не восстановилось. Не картошка... 

— Подлечился в Киеве и продолжил службу, — рассказывает бывший милиционер Коваленко. — Потом вышел на пенсию. 1300 гривен плюс 200 на питание. Чувствую себя плохо, но инвалидом меня не признали. Иначе бы больше платили.

Оба его сына получили облучение, одному тогда было два года, другому — четыре месяца. Всю жизнь по больницам. У четырех внуков и внучки тоже серьезные проблемы со здоровьем. Бывший водитель автобуса Федор Володченко тоже не признан инвалидом и живет на крохотную пенсию. И у его детей те же симптомы.

В Киеве у здания кабмина я наткнулся на трех протестующих женщин — оказалось, инвалиды Чернобыля. На самодельных плакатах написано: «Мы спасали вас! Теперь вы живете и радуетесь. А мы болеем и умираем! Не хороните нас! Нам, как и вам, хочется жить!» 

Прохожие не обращали на них внимания. Примелькались: сидят здесь на коробках уже 176-е сутки. 

— Чернобыльцы у нас обречены на вымирание, — сказала мне Мария Воробей из Тернополя, одна из протестующих. — Я перенесла онкологическую операцию. Но если бы этим все закончилось. Мои дети тоже инвалиды. Сыну было пять лет во время взрыва. В 14 он оглох, нарушилась координация движений. У дочери — я тогда ее как раз носила, сейчас ей 30 — полностью разрушена лимфосистема. Недавно перенесла операцию на сердце и шестилетняя внучка. Вот что я получила от полугодового пребывания в Чернобыле. А туда меня из Тернополя призвали по линии комсомола. 

Похожие истории и у двух других женщин. Вся их жизнь — бесконечное хождение по больницам. Кстати, инвалиды Чернобыля своими пенсиями тоже недовольны: от 1300 до 1700 гривен. Скидки по коммунальным платежам лишь у инвалидов первой группы — 50 процентов. 

— Мы здесь требуем возвратить закон, по которому инвалидам-чернобыльцам положено от 6 до 10 минимальных зарплат, — говорит Воробей. — Его отменили в 2011-м. 

Только вряд ли нынешнему украинскому правительству есть дело до бывших сотрудников АЭС, ликвидаторов, да и вообще до самого Чернобыля. А между тем саркофаг над четвертым блоком продолжает разрушаться. Максимальный срок его службы, по расчетам, 25 лет. Четыре года назад начали строительство второго саркофага, должны были завершить в 2015-м. Но помешала революция на майдане. 

— Строительство приостановлено из-за серьезной нехватки денежных средств, — сказали мне в госуправлении Чернобыльской зоны отчуждения. — В 2017-м планируется возобновление и завершение. Не думаем, что за это время старая конструкция разрушится окончательно — только если произойдут какие-нибудь природные катаклизмы.

Но найдутся ли деньги и в следующем году при нынешней экономической ситуации на Украине — большой вопрос. Бетонный саркофаг будет давать трещины, возникнет утечка радиации. Кроме того, до сих пор остаются незахороненными 800 временных хранилищ, откуда зараженная радиацией техника растаскивается по всей Украине. Зона и сегодня продолжает таить опасность.

О проблемах соотечественников, принимавших участие в ликвидации аварии, и жителей зараженных территорий беседуем с Вячеславом Гришиным, президентом Союза «Чернобыль России», членом ОНФ, доверенным лицом главы государства.

культура: Сколько сегодня в нашей стране чернобыльцев, как они живут? 

Гришин: Из 800 000, приехавших тогда в Припять из республик СССР, в Российской Федерации оказалось около 240 000 ликвидаторов. Свыше сорока тысяч умерли (многие не дожили и до пятидесяти лет), порядка ста тысяч являются инвалидами. Вот достоверный факт: заболеваемость и смертность среди чернобыльцев — участников ликвидации и эвакуированных из зоны отчуждения ЧАЭС в несколько раз выше, чем у остального населения России, Беларуси и Украины. Имеет смысл говорить обобщенно о двух этих категориях людей.

Увы, государственные обязательства по отношению к ним в нашей стране исполняются не в полном объеме. В частности, на низком уровне остается медицинское, лекарственное, жилищное обеспечение. Необходимы дополнительные меры господдержки членов семей погибших и умерших, а также детей Чернобыля. Правительство же, напротив, принимает решения, способствующие снижению размеров социальных выплат населению в зонах радиоактивного загрязнения, уменьшаются детские пособия. С большим трудом могут реализовать свои права те, кто до сих пор обитает и служит на зараженных территориях. Собственно, и Государственная дума активно «оптимизирует» нормы Чернобыльского закона, ограничивая объем госгарантий по возмещению ущерба здоровью и имуществу от катастрофы на ЧАЭС. В итоге растет социальная напряженность, ликвидаторы с горечью констатируют, что стали обузой для страны...

культура: А кто должен нести ответственность за проблемы чернобыльцев? 

Гришин: Заниматься ими обязаны различные федеральные ведомства, субъекты РФ, муниципальные образования. Сегодня они к этому не готовы: нет специалистов и целевых структурных подразделений, отсутствует межведомственная координация усилий.

Три года назад я как член Центрального штаба ОНФ предложил Фронту создать площадку по устранению проблем граждан, подвергшихся воздействию радиации вследствие чернобыльской, других радиационных аварий и ядерных испытаний. Но коллеги меня не поддержали, сказав, что для этого достаточно уже существующих площадок. Что ж, мы не раз заявляли там о бедах чернобыльцев и путях их устранения. Однако как только дело доходило до подготовки поручения президенту РФ, все мгновенно вязло в бюрократической тине. Аналогичная ситуация складывается и в работе региональных штабов ОНФ.

С сожалением вынужден констатировать равнодушие членов комиссии при президенте РФ по делам инвалидов. За все время функционирования данного органа не принято ни одного решения по нашим предложениям! 

культура: Наверное, дело в том, что ООН по результатам экспертизы МАГАТЭ не так давно признала нецелесообразность продолжения гуманитарных программ помощи населению, пострадавшему от аварии на Чернобыльской АЭС? 

Гришин: Международное «атомное» агентство безответственно занижает количество пострадавших. Его эксперты уверяют: самые значительные последствия Чернобыля — психологические и неврологические расстройства от радиофобии. Хотя медициной подобные факты доказаны только в единичных случаях.

Между тем даже по известным данным, значительное число облученных страдает онкологическими, сердечно-сосудистыми болезнями, нарушениями кровеносной и иммунной систем. И у взрослых, и у детей — симптомы быстрой утомляемости, головные боли, головокружения, кровотечения. У большинства женщин, эвакуированных из Чернобыля еще девочками, беременность позже протекала с тяжелыми осложнениями...

культура: Радиационный удар по ДНК уже сказывается на следующих поколениях? 

Гришин: Среди ребятишек, рожденных от ликвидаторов или просто людей, получивших большие дозы в первые дни после аварии, немало страдающих физической и умственной отсталостью. Порядка 800 «чернобыльских детей» больны раком щитовидной железы, у многих тяжелые формы сахарного диабета. При этом отсутствует полная статистика, а уровень информированности населения на эту тему практически нулевой. В полной мере долговременные результаты «радиационной наследственности» будут известны десятилетия спустя.

культура: Какова сегодня ситуация на зараженных территориях в России, чем она отличается от Украины и Беларуси? 

Гришин: Основные «дозообразующие» элементы на нашей земле — стронций-90 и цезий-137. Например, последний полностью исчезнет с территории юго-западных районов Брянской области лишь к 2309 году. Это не означает, что до того времени там будет опасно жить, однако риски сохраняются.

С 1986-го по 2005-й – сначала регулярно, а затем периодически — обнинское НПО «Тайфун» мониторит радиационную обстановку в населенных пунктах Брянской, Белгородской, Воронежской, Курской, Липецкой, Орловской, Тульской и Рязанской областей, попавших в чернобыльский «след». Измеряется мощность дозы гамма-излучения, берутся пробы почвы на глубине 30 см. Скажем, с 2007 по 2012 год было обследовано более 800 поселений, проанализировано около 5500 проб. Но сравните: в Беларуси функционирует 45 стационарных государственных точек радиационного мониторинга. Данные обновляются ежедневно. Количество же исследованных проб там превышает миллион!

Определение границ зон радиоактивного загрязнения и, соответственно, перечня населенных пунктов должно осуществляться раз в пять лет. Последняя большая корректировка этого перечня в РФ состоялась в 2005-м. В 2010-м ее вообще не проводили.

Мы считаем необходимым существенно дополнить статьи «чернобыльского закона», устранив зияющие дыры. В 2014-м такие дополнения были предложены правительству России в решении круглого стола на площадке ОНФ. Но нас не услышали. Недавно — 6 апреля — во время Международного форума чернобыльцев мы опять призвали поправить закон. Может, сейчас услышат?.. 

Множество мероприятий памяти чернобыльской катастрофы, запланированных в текущем году, — это, конечно, правильно. Следует почтить и героев, и страдальцев Чернобыля. Однако большинство из этих людей нынче живы. И если мы наговорим массу торжественных слов, но ничего не сделаем для облегчения их сегодняшних проблем, то грош цена такой памяти.